Мы погибнем вчера [= Меня нашли в воронке ] - Алексей Ивакин

– Ширшиблев! – заорал кто-то на улице. – Где тебя черт носит?

– Дороги, товарищ лейтенант… Танками все разбито, еле тащился.

– Дороги у него… У всех дороги! – плащ-палатка, навешенная на дверь распахнулась, впустив холодный воздух:

– Эй, партизаны, подъем!

Дольше всех будили девчонок. Просыпаться они никак не желали.

Встали только после угрозы Ежова облить их водой.

Метрах в трехстах от землянки их ждала полуторка, заляпанная грязью по крышу с двумя бойцами в кузове. Возле машины стоял какой-то старший лейтенант и ругался на бойцов:

– Да будьте вы людьми! У меня раненых пол-батальона, машин нет, хотя б троих в полк заберите.

– Не положено… – лениво процедил один боец. – Велено только окруженцев вывезти…

– А… комбат… тут уже?

– Да уговариваю этих храпоидолов раненых забрать. А они ни в какую. Приказ, говорят, долдоны, твою мать…

– Эй! бойцы, у партизан тоже двое раненых, – крикнул Костяев.

– Велено всех забирать. Тащите…

Таругина притащили в бессознательном состоянии. Валера допрыгал сам на костыле.

– Осколок у него между лопаткой и ребрами застрял. Операцию надо делать, – буркнул сердитый Валера, когда танкиста осторожно грузили в кузов. – Так и так в тыл…

– Сам-то как?

– Жив, чего мне.

В кузов заглянул водитель со смешной фамилией Ширшиблев:

– Раненых в дороге держите. Растрясет к фигам…

Под Таругина сгребли все солому, которая была в кузове. Сами устроились на мешках, шинелях и телогрейках.

Дорога и впрямь была ужасная. Машина на каждой ухабине накренялась так, что казалось еще чуть-чуть и все вывалятся в грязь. В паре мест пришлось вылезти и толкнуть засевший по средину колес грузовик. И потому девять километров до штаба полка они добирались аж целый час.

Зато по прибытии их сразу же накормили горячим кулешом и разместили в каком-то сарае с сеном. Правда, заставили почему-то сдать оружие. И поставили часового у дверей. А раненых Валерку и Олега унесли в полковой госпиталь.

Самое удивительное, что дали выспаться. Подняли, когда солнце уже стояло в зените.

Дверь открылась и часовой сказал:

– Которые тут из плена бежали?

Встал политрук Долгих.

– За мной…

– А куда меня?

– Узнаешь…

Его привели в большой деревенский дом, в светлую, совсем недавно побеленную комнату. Из мебели был только стол и два табурета. За столом сидел рослый старлей НКВД.

– Проходите, гражданин предатель!

– Почему это я предатель? – возмутился Долгих.

– А кто вы? – флегматично разглядывал ногти старлей.

– Младший политрук Долгих Дмитрий!

– Да что ты говоришь! – удивился энкаведешник. – Политрук, да еще и младший!

– Ну да… Между прочим, бежал из плена, оружие раздобыл, с боем через линию фронта перешел!

– Молодец… – протянул старлей. – Ай, молодец! Надо тебе медаль дать. А где твои документы, младший политрук? А то оформлять наградной лист не с руки без документов-то…

Долгих сник:

– Потерял я… В лесу. Не помню где…

– Ах, потерял… И знаки различия потерял, да?

– Я это…

– Что это? Немцы расстреливают всех комиссаров и политруков. Это ты знаешь. Вот и сорвал с себя знаки и документы разорвал и выбросил. Так?

– Страшно было, товарищ старший лейтенант…

– Гражданин.

– Что?

– Гражданин старший лейтенант.

– Простите, гражданин старший лейтенант… – почти шепотом ответил Долгих.

– А, может быть, ты немцам сдался сам? Перешел на сторону врага, а они тебя подучили и к нам с заданием?

– Что, вы, гражданин…

– Какое задание? – рявкнул на него старлей. – Быстро! Имена, явки, пароли!

Долгих сглотнул слюну, вдруг ставшую тягучей…

– Я не предатель, я трус, но не предатель. Я сам бежал, когда партизаны напали…

– Из трусов, гражданин Долгих, и получаются предатели. Но я тебе почему-то верю. Вечером трибунал твое дело рассмотрит и – по законам военного времени…

– Что? – помертвел Долгих.

– Расстрел, что ж еще-то… Впрочем, если сдашь мне немецкую агентуру – будешь жить.

– Нету никакой агентуры, тов… гражданин старший лейтенант. Честное слово, нету! Сталиным клянусь!

– Ишь ты… Сталина он вспомнил. А когда в плен драпал, вспоминал его? Или трясущимися руками звезду с рукава сдирал?

– Ничего я не сдирал. Меня под Ватолино немцы, разведка их утащила, я боевое охранение проверял. А обмундирование свое я в землянке оставил, чтоб не испачкать. Старое одел. Обычное. Красноармейскую форму…

– Проверим. Какая часть, ты говорил, я записать не успел?

– Я не говорил…

– Так говори.

– Двадцатая стрелковая бригада Третьей ударной армии…

– Проверим. Эй! Как тебя… Сердюк! Уведи арестованного и посади в отдельный погреб. До вечера. А там посмотрим. И следующего из пленных веди.

– Товарищ старший лейтенант. А пленные закончились.

– В смысле закончились?

– Ну есть один, но тяжело раненый…

– С ним потом. А что остальные?

– А остальные партизаны из местных.

– Тогда веди командира.

– Есть!

– Стоять! Этого… Долгих… Раздень догола. И всю одежду принеси сюда. Смотреть будем.

– И исподнее что ли?

– И его тоже. Дай ему… Шинельку какую-нибудь. На время… И веди командира партизанского!

Пока допрашивали политрука, в сарае шло бурное обсуждение. Обговаривали план, который родился позапрошлой ночью у Леонидыча.

Девчонки оставались сами собой, только не трындели, что, мол, из будущего. Инвалидности еще не хватало… Подруги, приехали Кирьяна Васильевича навестить в июне сорок первого. Потом так выбраться и не смогли. А Рита деду внучкой будет. Все документы сгорели в избе, когда каратели деревни жгли.

Вот с мужиками сложнее… Пойди, объясни – почему здоровые парни призывного возраста и не в армии?

Решили так… Все трое из того же Демянска. Леонидыча вообще не призывали с его-то возрастом… А Ежа и Вини не успели.

– Ага, не успели… Нам с Лехой, между прочим, по двадцать два. Мы перед войной должны отслужить были…